Государева крестница

Поэтому ему самому казалось необъяснимым то тревожное чувство, что овладевало им в последние дни, – стоило лишь вспомнить стычку с наглым ремесленником и его скрытые (а пожалуй, не такие уж и скрытые) угрозы. Впрочем, объяснение было, и оно заключалось в том, что Никита в фаворе у царя. Если бы не это, наглеца можно было бы стереть в порошок, хотя и стирать не надо было бы: его болтовня – начни он даже болтать о любекском деле во всех московских кабаках – не представляла бы для него, Бомелиуса, ровно никакой опасности.

О нем наверняка уже болтали. Немцев в Москве немало, приезжают купцы из Ростока, Любека, Гамбурга, а удивительная карьера «царского лекаря» наверняка не раз бывала предметом обсуждения. Не исключено, что кое-кто мог при этом многозначительно сказать: «А-а, да уж не тот ли это аптекарь…»

Это его не беспокоило. Сплетни иноземцев до царя не доходят, а если бы что и дошло, то легко можно объяснить – клевещут, дескать, из зависти. Вот если оружейник решит вдруг поделиться с Иоанном своими воспоминаниями, это уже опасно. Правда, Иоанн и сам не раз поручал ему изготовить тот или иной яд и оставался доволен; но одно дело – выполнить царский заказ и совсем другое – делать то же самое по собственному почину и в корыстных целях. Этого царь может не простить даже задним числом. Бомелиус прекрасно понимал, что служит тирану, причем тирану душевнобольному, – уж в этих-то симптомах он, как врач, разбирался. Понимал он и то, что постоянно ходит по лезвию ножа, ибо никто не может предсказать, как такой тиран себя поведет при внезапном изменении обстоятельств. Если, скажем, полное доверие к нему, Бомелиусу, даст хотя бы малую – в волос – трещинку.