Невыносимая легкость бытия
Она сказала:
– Вы очень добры ко мне. Но лучше я останусь дома. Мне не обязательно работать.
Фотограф сказала:
– И вас бы устроило сидеть дома?
Тереза сказала:
– Пожалуй, больше, чем фотографировать кактусы.
Фотограф сказала:
– Даже если вы фотографируете кактусы – это ваша жизнь. Если же вы живете только ради мужа – это не ваша жизнь.
Тереза сказала с неожиданным раздражением:
– Моя жизнь – это мой муж, а не кактусы.
Фотограф – тоже с раздражением:
– Уж не хотите ли вы уверить меня, что вы счастливы?
Тереза сказала (с таким же раздражением):
– Конечно я счастлива!
Фотограф сказала:
– Это может утверждать разве что очень… – Она не договорила, о чем подумала.
Тереза закончила ее мысль:
– Вы хотите сказать: очень ограниченная женщина.
Фотограф овладела собой и сказала:
– Нет, не ограниченная. Старомодная.
Тереза в задумчивости сказала:
– Да, вы правы. То же самое говорит обо мне мой муж.
26
Но Томаш целые дни проводил в больнице, а она оставалась дома одна. Хорошо еще, был Каренин, и она могла с ним подолгу гулять. Возвращаясь домой, она садилась за учебники немецкого и французского. Но ей бывало грустно, и она с трудом сосредоточивалась. Часто вспоминалась речь Дубчека, с которой он выступал по радио после своего возвращения из Москвы. Она едва помнила, о чем он говорил, но до сих пор в ушах стоял его прерывистый голос. И она думала: чужие солдаты арестовали его, главу самостоятельного государства, в его собственной стране, уволокли его и держали четыре дня где-то в Карпатах, намекая ему, что его постигнет та же участь, что и его венгерского предшественника Имре Надя двенадцать лет назад. Затем перевезли в Москву, велели выкупаться, побриться, одеться, завязать галстук и сообщили, что казнить его уже не собираются и он может продолжать считать себя главой государства. Его посадили за стол против Брежнева и заставили вести с ним переговоры.