Меня приговорили

– Пощади!

Помню, как мама стояла в стороне, не шевелясь, а старшие сестры, поглядывая на меня, перешептывались. Каждая клеточка моей души не хотела отправляться в дом Яна, я не хотела становиться его…

– Кем? Знаете здесь сложно дать определение, в общине говорили невестой Свирского, а я-то знаю теперь что, не кем иным как рабыней.

Предводитель, можно сказать, имел свой личный гарем, стоило указать ему пальцем на девушку, как тут же она оказывалась в его доме, а семья той несчастной считала, что это великое благословение. И всем было безразлично что, будет с ней потом. Я плакала, обливаясь горькими слезами, цеплялась за руки отца, умоляя не прогонять, слезы в нашей общине, как и радость, были пороком, тем что недозволительно показывать в открытую. И естественно мои слёзы не вызвали у родных ничего кроме гнева, и в ответ от родителя я получила звонкую пощечину, от которой потом еще долго болела челюсть.

– Не позорь,– гневно воскликнул он, и за волосы поволок на улицу.

Я не думала тогда о позоре упавшем на меня из-за громких рыданий, проносящихся по всему селению. Не думала также о жителях, вылезших из своих домов, чтобы посмотреть на непутевую девку, не обращала внимания на то, как осудительно они машут головой. Отец тащил меня как паршивую овцу на бойню, а я воспротивилась этому всем своим существом. Плакала так горько как только может плакать человек лишенный воли, человек которого словно ведут насмерть. Чувствовала что, в том доме меня не ждет ничего хорошего, откуда-то знала, что там моя погибель. Я была напугана, возможно, если бы мне дали время все обдумать и осознать, смогла бы принять свою судьбу. Но нет, меня в один момент выдернули из привычной жизни, отправили становиться женщиной, по сути, еще ребенка.