Аулия

Дети слушали с открытым ртом. Харран открыл книгу и начал медленно читать:

…знают меня всадники, ночь и пустыня, привычны мне сабля с копьем и бумага с флейтой.

О враги мои! Ничто нам не нужно, кроме жизней ваших, и нет к вам иного пути, отличного от клинка.

Бегут на берег волны в гребешках пены, словно жеребцы с кротким ржанием погружаются в море.

Волосы на затылке Абу аль-Хакума встали дыбом, глаза наполнились слезами. Он представлял, как он сам, верхом на взмыленном коне, мчит по кромке огромного, непостижимого моря – оно виделось мальчику широкой зеленой рекой, – и морской ветер парусом вздувает его бурнус. А за ним лежит пустыня, вечная и безжизненная пустыня.

Стихотворение аль-Мутанабби заворожило его.

В тот же день он отправился в квартал ткачей – искать жилище учителя. Дом оказался весьма скромным, с одним апельсиновым деревом в саду. Он постучал в дверь, и ему открыла старуха. Ее лицо не было прикрыто ничем, кроме сетки глубоких морщин. Старуха позвала Харрана, и тот, безмерно удивленный, вышел на порог. Без тюрбана и в белой тунике он выглядел моложе. Учитель пригласил мальчика в дом, и аль-Хакум с робостью вошел. До самой ночи говорили они об аль-Мутанабби.