Горькая полынь моей памяти

Дамира подорвало на собственной кровати.

Сон, просто сон.

Сон, в котором он необъяснимым образом живой.

Откинул скомканную подушку и отправился под душ, чтобы прочистить мозг и унять тело, требующее разрядки, словно не он трахал Таню несколько часов назад, она не отсасывала у него, стоя на коленях в номере гостиницы. Будто ему шестнадцать, и гормоны бьют наотмашь в голову, разнося по организму взбудораженную, возбуждённую, живую кровь, лишая жалких зачатков разума.

Сон, просто сон.

После душа сварил кофе, ткнув пальцем по кнопке кофе-машины, и уставился в окно – на бескрайнее серое море, сливающееся с таким же серым небом и начавшим развеиваться туманом.

Дамир Файзулин собирал ухабы просёлочной дороги меж колосившихся полей и лугов с сочной зеленью, усыпанных разнотравьем, издающим оглушающий аромат. Он успел забыть, какой дома воздух, звуки, даже тишину забыл.

Четыре года он провёл в Штатах, в шумном, бесконечно двигающемся Нью-Йорке. Ему оставался год работы по контракту в одной из крупнейших строительных фирм в Северной Америке, а сейчас он наслаждался неожиданным отпуском – результатом проблемы с визой. Ему было двадцать шесть лет, он окончил институт, продолжил учёбу в Штатах, прошёл стажировку и остался работать. В его распоряжении было будущее, целый мир, а он как мальчишка радовался воздуху в центральной полосе России и чак-чаку, который умела печь только эби – бабушка по-татарски. Все женщины в семье умели, но именно у эби чак-чак получался особенным.