Все имена птиц. Хроники неизвестных времен. Романы, повести

– Ну не так же все плохо, Елена Сергеевна.

– Меня теперь снимут, – всхлипнула она. – Мы не овладели ситуацией. А как ею овладеешь? Мне что, еще трупы нужны? Никто не может с ним справиться, никто… Лещинский мне не простит. Никто мне не простит.

– Ну, успокойтесь, – сказал Романюк.

Его сухая рука крепко сжала ее пальцы, и она вдруг сквозь заливающие глаза слезы, сквозь преломляющую линзу их увидела, что бульвар размывается и исчезает, солнечный свет стал белее, ярче, и она стоит на песчаном берегу, и время не кончается, и каждую песчинку видно очень отчетливо, словно все – и ракушки пустые, и пучки водорослей – преисполнены своего, отдельного и тайного значения. Солнце было сухое и горячее, и песок был сухой и горячий, и она сидела в этом песке, присыпавшем ее колени, и рядом с ней воздвигся огромный песчаный замок из мокрого песка. Песок застыл красивыми натеками, какие бывают на готических соборах, а чуть подальше, чтобы не заляпаться мокрым песком, на огромном расстеленном мохнатом полотенце красивая и молодая мама, с яркими губами, яркими ногтями на пальцах рук и ног… И мамин голос: до чего ж она, бедняжка, похожа на тетю Любу, ей в жизни будет особенно рассчитывать не на что, и голос отца: ну что ты, ласточка, перестань, она же тебя слышит! И вдруг она понимает – это они говорят о ней, о маленькой Леночке, которая сидит сейчас с лопаткой и ведерком и сосредоточенно выдавливает из кулачка мокрый песок, чтобы замок получился красивый. И ее охватывают тоска и страх, потому что она видит, как появляются в песке, в воздухе, висящем перед ней, черные расползающиеся дыры, пляж и песчаный замок падают в них, как в воронку, и исчезают, и розовый рот Катюши все открывается, открывается…