Шанс на счастье

Мстила она Альке за ее появление на свет, вот зачем. Потому что Алька всегда была непокорная. Делала все поперек. Мать называла ее дика́я. И с отчимом Алька не сошлась. Старшие Нюрка с Юркой сошлись, а она нет. Сосед Митрий без ноги с войны вернулся, а жена его в сорок третьем завербовалась на какой-то секретный завод, да и сгинула. Покуковал Митрий, покуковал, да к соседке и пристроился. Огороды объединили. А дом Митрия сдавали учителям. И всем был хорош Митрий. Пил только сильно. А Алька пьяных на дух не переносила и все время с кулаками на Митрия кидалась. А тот напивался когда – добрый был до соплей. Веревки из него вить можно было. Мать, бывало, сама и подносила. А Алька с кулаками. Мать ее чилигой[2] – хлысь! И колко, и обидно. Алька к учителям в дом убегала. Туда мать с чилигой не совалась, перед учителками стыдно ей было. Алька иногда и ночевала там. Зачитается какой-нибудь книжкой и заснет…

Нет уже никого: ни матери, ни отчима, ни Юрки с Нюркой. Только могилки на старом кладбище. В последний раз ездила – едва нашла: эта самая чилига, которой ее мать лупцевала, кругом проросла – не подступиться. А была бы покорная – может, тоже уже ровненько лежала между ними. Нюрка с Юркой как взяли в подростках в руки вилы да лопаты, так с ними и срослись на всю жизнь, а жизнь их согнула и в земельку уложила. А Алька – нет. Альке мать мотыгу даст в руки – иди, картошку окучивай. А Алька мотыгу под лопухи, а сама через плетень шасть – и на речку или в лес. Принесет в корзинке ягод или раков в речке наловит – мать уже ругаться не может. Картошку потом Нюрка окучивала.