Улица Светлячков

– Пообещай мне, – голос Талли сорвался, – что мы всегда будем подругами.

– Всегда, – только и смогла сказать Кейт.

Побросав вещи в чемодан, Талли закрыла его и, ни слова не говоря, вышла в гостиную. По радио играли «Америкэн-пай»[35], и Кейт задумалась на мгновение, всегда ли теперь, услышав эту песню, будет вспоминать сегодняшний день. День, когда умерла музыка. Следом за Талли она вышла во двор. Они так долго обнимались, что полицейскому пришлось бережно потянуть Талли за плечо.

Кейт не смогла даже помахать ей на прощанье. Так и стояла истуканом на дорожке, чувствуя, как по щекам струятся слезы, и смотрела, как ее лучшая подруга уезжает прочь.

Следующие три года они преданно писали друг другу. Это была не привычка, а скорее жизненная необходимость. Каждое воскресенье вечером Талли садилась за белый письменный стол в своей детской, лилово-розовой комнатке и изливала на бумагу все мысли и мечты, обиды и тревоги. Иногда она писала о вещах совсем незначительных – про свою новую стрижку, как у Фэрры Фосетт[36], с которой выглядела просто отпадно, или про платье «Ганни Сакс»[37], в котором ходила на школьный бал, – но порой разрешала себе рассказать Кейт о чем-то сокровенном: о своих бессонных ночах или о снах, в которых ее мать возвращалась, чтобы сказать, что гордится ей. Когда умер дедушка, она смогла поговорить об этом только с Кейт. Даже не плакала о нем толком, пока не услышала в трубке голос лучшей подруги: