Яга Абыда

– Вот и цветы поутру так же, – вырывала из зимних мыслей Яга. – Сначала рады-радёшеньки солнышку, небу. А потом узнают, что в мире не только солнце, но и ветер, и зной, и дожди, и зверьё, и чёрствые руки. А делать нечего: ты цветок – значит, тебе раскрываться положено каждое утро. Легко ли?

Ярина кивала, раздумывая. Никак не могла понять, отчего так не хочется всякий раз возвращаться из леса. Пока сидит в избе, пока бегает по двору – и справно, и весело. А как выйдет за ограду, как куда сходит – к вещим птицам, к колодцу с Тёмной Водой, к ключу со Светлой, на Земляничную Поляну к Журавлиному Озеру – и возвращаться когда не хочется, а когда вовсе невмоготу.

Но как не прийти? Абыда такую баню устроит, что сама к Мунчомурту плакаться побежишь. Впрочем, Яга никогда без дела не грызла, не костерила. Да и по делу всё чаще спускала, пальцем только грозила – худым-худым, перстни на нём друг о дружку стучат, гремят, как сухие волчьи уши над дверью.

– Муравей мал, да горы рыхлит, – добавляла Яга, подбадривая. Через плечо кивала печке: мол, пора, разогревай кортчал23, скоро спать ложиться. А катушка с распутанной нитью становилась толще, куделя худела – хоть едва-едва, незаметно, а всё же становилась тоньше вечер за вечером. Много прошло недель, метели улеглись в снежные норы, отзвенела капель, высыпали хрупенькие, искристые ландыши, прежде чем вся нитка распуталась. Но вот наконец последний виток сделала Ярина, а у Яги в пальцах осталась одно эхо. Абыда развела руками, улыбнулась: