Семь смертей Эвелины Хардкасл

На лестничной площадке нас встречают высокие напольные часы; механизм проржавел насквозь, секунды осели пылью на маятнике. Оказывается, что утро уже далеко не раннее, почти половина одиннадцатого.

От лестницы коридор простирается в обе стороны, в противоположные крылья дома, но вход в восточное крыло перекрывает бархатная портьера, наскоро приколоченная к потолку; к портьере пришпилено объявление «Ремонтные работы».

Мне не терпится рассказать об ужасном утреннем происшествии, и я снова завожу речь об Анне, но мой добрый самаритянин таинственно качает головой, требуя молчания.

– Проклятые слуги за полминуты разнесут по дому сплетни, – поясняет он сдавленно и глухо, будто сквозь стену. – Лучше поговорим наедине.

Он обгоняет меня на два шага, но я еле держусь на ногах и не поспеваю за ним.

– Дружище, да на вас лица нет! – восклицает он, заметив, что я отстаю.

Он приобнимает меня, ведет дальше, ладонь лежит на спине, пальцы касаются позвонков. В простом жесте ощущается настоятельное нетерпение. Он подталкивает меня вперед, мы идем по сумрачному коридору со спальнями по обе стороны; в них прибираются горничные. От запаха краски слезятся глаза, – похоже, стены недавно красили – еще одно свидетельство поспешных ремонтных работ. Полы кое-где натерты мастикой, устланы коврами, чтобы приглушить скрип рассохшихся досок. Высокие спинки кресел прикрывают трещины в стенах, а картины и фарфоровые безделушки отвлекают взгляд от выщербленных лепных карнизов. Впрочем, все попытки скрыть разруху и запустение остаются безуспешными. Под коврами – руины.