Каждый час ранит, последний убивает

Я положила дневник туда, где нашла, и закончила уборку. И пока я убирала у Эмильена, я сказала себе, что буду делать, как Фадила. Как Клим из книги Труайя. Буду записывать то, что у меня в душе, буду чернить бумагу чернилами своей жизни.

Несмотря на то что в моей жизни происходит что угодно, кроме чего-то интересного.

Вечером, пока все спят, я открываю последнюю чистую тетрадку и беру почти уже исписанную ручку. Вывожу дату, а потом задумываюсь.

С чего начать? Что сказать? И главное – кому?

В конце концов мне не удается собраться с мыслями, и я бросаю начатое. Может быть, в другой раз.

Я ложусь на матрас и смотрю на Батуль, которая сидит на коробке. Теперь, раз Шарандоны ее обнаружили, ее можно не прятать. Она сидит рядом с лампой.

После того как Шарандон вбил мне в руку гвоздь, других наказаний не последовало, так, несколько пощечин.

Но пощечины – это ерунда.

Надо сказать, что я себя вела хорошо, вопросов больше не задавала, была вежливой.

Ниже травы тише воды.

А страшно все равно. Потому что я что-то в себе чувствую. Какой-то яд, он дремлет в моих жилах. То, что я чувствую по отношению к Шарандону, моя ярость, – это яд, который медленно распространяется у меня в голове, в теле. И иногда мне ужасно хочется, чтобы этот яд выплеснулся наружу.