Каждый час ранит, последний убивает

Шарандон убирает руку, я дрожу всем телом.

– Давай, проси прощения! – повторяет Сефана.

– Простите! Простите! Простите…

7

Мама садилась рядом со мной, брала меня за руку и просила закрыть глаза. И ее обволакивающий голос нежно баюкал меня, унося в страну сновидений.

  • Ох, дожди, дожди, дожди,
  • Деточки крестьянские,
  • Ох, папаша Бузекри,
  • Хлеба испеки… И пораньше испеки
  • Моих деток накорми.

Тогда меня еще не звали Тамой.

Я ничего не знала о жизни.

  • Я рисую папу,
  • Я рисую маму
  • Разными мелками,
  • Разными мелками.
  • Я рисую знамя
  • Высоко на скалах,
  • Я художник, ах-ах,
  • Я художник, ах.

Тогда я засыпала с улыбкой.

Наверное, потому, что ничего не знала о жизни.

8

Вторая ночь около нее.

Около этой девушки, которая боролась за собственную жизнь. Иногда она на несколько секунд открывала глаза, и ее полный ужаса взгляд встречался с его взглядом. Потом ее веки опускались, и она снова погружалась в забытье.

Иногда вскрикивала. Иногда стонала. Иногда произносила несколько слов, которые было не разобрать.

Она бредила.

Габриэль мог часами оставаться в комнате и наблюдать за ней, но ничего не делал для того, чтобы ей помочь. Потому что не забывал, что эта девушка должна умереть.