Каждый час ранит, последний убивает
Шарандон убирает руку, я дрожу всем телом.
– Давай, проси прощения! – повторяет Сефана.
– Простите! Простите! Простите…
7
Мама садилась рядом со мной, брала меня за руку и просила закрыть глаза. И ее обволакивающий голос нежно баюкал меня, унося в страну сновидений.
- Ох, дожди, дожди, дожди,
- Деточки крестьянские,
- Ох, папаша Бузекри,
- Хлеба испеки… И пораньше испеки
- Моих деток накорми.
Тогда меня еще не звали Тамой.
Я ничего не знала о жизни.
- Я рисую папу,
- Я рисую маму
- Разными мелками,
- Разными мелками.
- Я рисую знамя
- Высоко на скалах,
- Я художник, ах-ах,
- Я художник, ах.
Тогда я засыпала с улыбкой.
Наверное, потому, что ничего не знала о жизни.
8
Вторая ночь около нее.
Около этой девушки, которая боролась за собственную жизнь. Иногда она на несколько секунд открывала глаза, и ее полный ужаса взгляд встречался с его взглядом. Потом ее веки опускались, и она снова погружалась в забытье.
Иногда вскрикивала. Иногда стонала. Иногда произносила несколько слов, которые было не разобрать.
Она бредила.
Габриэль мог часами оставаться в комнате и наблюдать за ней, но ничего не делал для того, чтобы ей помочь. Потому что не забывал, что эта девушка должна умереть.