Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий

Сам Ходасевич вспоминал свои детские беседы с матерью не только в прозаическом эссе, но и в лирическом наброске, относящемся к 1917 году и оставшемся в рукописи:

• Я родился в Москве. Я дыма
• Над польской кровлей не видал,
• И ладанки с землей родимой
• Мне мой отец не завещал.

• Но памятны мне утра в детстве,
• Когда меня учила мать
• Про дальний край скорбей и бедствий
• Мечтать, молиться – и молчать.

• Не зная тайного их смысла,
• Я слепо веровал в слова:
• “Дитя! Всех рек синее – Висла,
• Всех стран прекраснее – Литва”.

Но все же – Польша или Литва? Вилия или Висла? В старинной русской поэтической традиции эти две страны сливаются, но на деле это не так. На Литве (старинная форма, подобная старинному же “на Руси”) поляки были иноязычной элитой или колонистами. Для родителей Ходасевича (как и для Мицкевича) Литва была родиной физической, земной, а Польша – духовной, мистической[18]. Так воспринял ее и маленький Владислав:

Я никогда не видел ни Мицкевича, ни Польши. Их так же нельзя видеть, как Бога, но они там же, где Бог: за низкой решеткой, обитой красным бархатом, в громе органа, в кадильном дыму и в золотом, страшном сиянии косых лучей солнца, откуда-то сбоку падающих в алтарь. ‹…›