Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий
В зрелые годы Ходасевич питался почти исключительно мясом и макаронами. Этот не слишком здоровый рацион, возможно, способствовал склонности к нарушениям обмена веществ и порожденным ими недугам, мучившим поэта всю жизнь, – фурункулезам, экземе, а также расстройствам желудочно-кишечного тракта. Подвержен он был и простудным легочным заболеваниям (уже в детстве и отрочестве его преследовал призрак роковой в то время чахотки), и болезням позвоночника.
Елена Кузина на долгие годы осталась нянькой Владислава. Ее собственный ребенок вскоре умер в воспитательном доме. А воспитанник подарил ей, как и своим родителям, бессмертие. Стихотворение, посвященное кормилице, набросанное в 1917-м и завершенное в 1922 году, – один из прославленных шедевров Ходасевича:
- Не матерью, но тульскою крестьянкой
- Еленой Кузиной я выкормлен. Она
- Свивальники мне грела над лежанкой,
- Крестила на ночь от дурного сна.
- Она не знала сказок и не пела,
- Зато всегда хранила для меня
- В заветном сундуке, обитом жестью белой,
- То пряник вяземский, то мятного коня.
- Она меня молитвам не учила,
- Но отдала мне безраздельно все:
- И материнство горькое свое,
- И просто все, что дорого ей было.
- Лишь раз, когда упал я из окна
- И встал живой (как помню этот день я!),
- Грошовую свечу за чудное спасенье
- У Иверской поставила она…
Само наличие русской няньки было для Ходасевича символичным. “Измена” Польше была травмой, которую надо было как-то пережить, но и “мучительное право” быть русским поэтом (или просто – быть русским) не подразумевалось само собой. Молодой Ходасевич приобретал это право прежде всего в собственных глазах через самоуподобление Пушкину (ведь и молодой Мандельштам щеголял “пушкинскими” бакенбардами). Как и у Пушкина (выходца из космополитической светской среды, да еще с экзотической африканской кровью), у полуполяка-полуеврея Ходасевича была любящая няня из русских крестьян. Только она “не знала сказок и не пела”, в отличие от Арины Родионовны Яковлевой[26].