Шутовской хоровод. Эти опавшие листья. Сборник

Яйцеголовый Олбермэл сидел перед ним, безупречный мажордом, раздражающе невозмутимый. Олбермэла тоже следовало бы заставить гореть. Он еще раз стукнул по столу и снова взорвался.

– Такова была моя миссия, – кричал он, – все эти годы!

Все эти годы… Время обнажило его виски; высокий крутой лоб казался еще выше, чем он был на самом деле. Теперь ему было сорок; юному бунтарю Липиату, объявившему некогда, что никто не может создать ничего дельного после тридцати лет, было теперь сорок. Но в минуты неистовства он забывал о своих годах, он забывал о разочарованиях, о непроданных картинах, о ругательных отзывах.

– Моя миссия, – повторил он, – и будь я проклят, если я не сумею ее выполнить!

Кровь горячо пульсировала в его глазах.

– Безусловно, – сказал мистер Олбермэл, кивая яйцом. – Безусловно.

– А как все измельчало в наше время! – продолжал с пафосом Липиат. – Как банальны сюжеты, как ограниченны возможности! У нас нет ни художников-скульпторов-поэтов, как Микеланджело; ни художников-ученых, как Леонардо; ни математиков-придворных, как Бошкович; ни композиторов-импресарио, как Гендель; ни всесторонних гениев, как Рен. Я восстаю против этой унизительной специализации. Я один противостою ей своим примером. – Липиат поднял руку. Он стоял, как статуя Свободы, колоссальный и одинокий.