Аэростаты. Первая кровь. Сборник

– Мы здесь не затем, чтобы говорить обо мне.

– Да, удобная увертка. А я убежден, что вам так же тошно, как три года назад.

– Я жива.

– Хороший ответ на мой вопрос, заданный минуту назад. Вы выбрали жизнь. Я не уверен, что последую вашему примеру. Нет, я не собираюсь играть в самоубийц. Зачем этот бесполезный героизм? Просто я не стану через три года блестящим студентом, способным давать уроки чего бы то ни было молокососу вроде меня.

– Вы еще пока не знаете.

– Бросьте этот цирк. Он меня достал.

– Откуда вы взяли, что в шестнадцать лет мне не было ужасно скверно?

– Я не о вас. В “Превращении” меня восхитило то, что проклятье, обрушившееся на Грегора, не воспринимается как временное. Никто не говорит ему: “Ничего, пройдет”. И это действительно не проходит.

– В его случае.

– Значит, в вашем случае прошло?

– Повторяю: речь не обо мне.

– Проще всего вот так уйти в кусты. Кафка написал это в тысяча девятьсот пятнадцатом году, во время ужасной войны, ознаменовавшей начало двадцатого века. С тех пор вот она, судьба человечества: все живое воспринимается как какое-то кишение насекомых, которому надо положить конец. Двадцатый век – начало планетарного самоубийства.