Звездная жатва

– Смерть самой Смерти, – повторил он. – Занятная мысль.

– Но ведь так и есть, – ответила Элизабет.

Эта мысль успокаивала. Разумеется, так оно и было. Хочешь подобрать чему-то лучшее определение – спроси Элизабет.

«И безвластна смерть остается»[7]. Откуда это? Из Библии? Из Теннисона? Он не мог вспомнить.

«Как бы то ни было, – подумал президент, – время пришло».

Мэтт стал врачом, соблазнившись самой идеей исцеления.

Десятки телесериалов и кинофильмов убедили его, что в основе медицины лежит исцеление. Ему удалось пронести свои хрупкие убеждения через медицинский колледж, а вот интернатуру они не пережили. Интернатура крепко вколотила в него непреложный факт: врачебная работа неразрывно связана со смертью. В лучшем случае с ее откладыванием. Зачастую – с ее облегчением. И всегда – с ее неизбежностью. Смерть – серый кардинал, скрывающийся за символом кадуцея. Люди платили врачам за лечение. Но боялись их из-за смерти.

Вопреки мифам, с получением медицинского диплома ты не становился эмоционально неуязвимым. Даже врачи, в том числе весьма успешные, боялись смерти. Боялись и избегали ее. Иногда невротически. Во время стажировки Мэтту встретился онколог, который ненавидел своих пациентов. Хороший врач, бдительный профессионал, он, оказываясь вместе с коллегами в кафетерии или баре, неустанно обвинял людей в слабости: «Изо всех сил стараются, чтобы у них развился рак. Ленятся, жрут как не в себя, курят, напиваются, валяются голыми на палящем солнце. А потом тащат свои истерзанные тела ко мне. „Вылечите меня, доктор“. От этого тошнит».