Истукан

Майкл в очередной раз очнулся от страшной рези в животе. Открыв глаза, ничего не увидел и испугался. Забыл, что на море опустилась ночь. Боль рассекла мертвенно-холодное тело, поднялась к горлу. Майкла вырвало. И продолжало рвать. Вновь и вновь.

Нельзя! Акулы… Он не должен сдаваться! Отплыть Майкл не сумел бы, поэтому начал глотать собственную рвоту. В темноте не различал её. Наглотался солёной воды, и его вновь вывернуло. Следом пришло отрешение.

Майкла теперь не пугали ни акулы, ни глубина таившейся под ним бездны. Он смотрел на ледяные крапинки звёзд и думал об утонувшей женщине. Видел, как приближается к ней, как обхватывает её сзади. Слышал голос незнакомки – он доносился отовсюду, разделённый на множество самостоятельных голосов: матери, тёти Харпер, миссис Грант…

Сердце стихло. Майкл не чувствовал его биения. Ни в груди, ни в расшибленном бедре. Руки не гнулись. Майкл не мог поднести их к лицу. Потерявшись в ночном мраке, не понимал, утонул или держится на плаву. И только непрекращавшаяся качка говорила ему, что он жив. Перед глазами проскальзывали цветочки калужницы. Их сменял логотип отцовской фермы: люцерна с чёрными коровьими пятнами на листьях и с коровьим хвостом вместо стебля. Майкл всегда говорил, что люцерна логотипа похожа на скрещённые кости пиратского флага. Его это забавляло. Он бы и сейчас улыбнулся. Но как? Его лишили губ. Нет лица, нет головы. Лишь шёпоты и вздохи воды. А Майкл летит, спокоен и недвижим. И над ним крышкой гроба висит белоснежное пятно плаката. Отец выдвигался на пост главы окружного совета и заказал плакат в Оконто, и они с Майклом вместе крепили его к полипропиленовым стойкам на дороге у поворота к ферме. Использовать лежавшие без дела стойки придумал Майкл, и отец его похвалил. «Голосуйте за Джеймса А. Гордон-Смита. Дистрикт 21». Чёрные буквы на белом. И мелкая приписка: «Одобрено и оплачено Джеймсом А. Гордон-Смитом».