Я ухожу

– Всем боевку накинуть. Гром, ты давай вперед. Все внимательно осматривай. Не нравится мне здесь.

– А что осматривать, Шип? – спросила уже медным голосом Громуша.

– Не знаю, следы какие-нибудь. Все, что заметишь. Любую странность. Что-то должно вылезти.

Вот как объяснишь женщинам, что такое чуйка у человека, не раз побывавшего на войне? Или почему дикий зверь просыпается в самый темный час и рычит в пустоту? У меня была теория, что существо, постоянно пробующее на вкус этот мир, начинает по-особому чувствовать опасность. Это отдаленно походит на жизненный опыт, который, как и половое бессилие, приходит с годами.

Мы значительно снизили скорость передвижения по широкой проселочной улице. Невысокие дома вдоль нее, чаще на два хозяина, равнодушно смотрели на нас. Да еще явно с некоторой издевкой на отсоединенном прицепе неподалеку было выведено «Мирный». Угу, хрен вам, вы меня не проведете.

– Шип, – негромко позвала Громуша, и я понял: что-то нашла.

Дал знак остальным оставаться на месте, а сам пригнулся и добежал до танка. Та стояла возле длинного, разделенного на две части забором выбеленного дома с забитыми снаружи окнами и наклеенной на стекло изнутри бумагой. Единственными чистыми, даже вроде вымытыми, были дальние от угла окна. В той части двора, которая просматривалась отсюда, росло несколько яблонь; прямо посреди грядок стояла старая чугунная ванна, использовавшаяся когда-то как емкость; рядом остатки деревянной теплицы и сваленные явно для растопки старые рассохшиеся шпалы.