Николай Ежов и советские спецслужбы

Во главе мастерских стоял Грамматчиков – полковник. Не он в этих мастерских был самым злейшим человеком. Там была такая собака поручик Турбин (однофамилец главных героев пьесы Михаила Булгакова. – Б.С.). Не помню фамилии одного капитана – ох был гад! Весь этот режим Николаевский так и давил, и под давлением этого режима уже к зиме 1916 года у нас в Витебске были интересные события…

Николай Иванович не только с момента Февральской революции, но и ещё до Февральской революции был такой живой, острый и не лишённый такой специфичности. Вот есть такие самородки, которые стоят всегда во главе. Вот беседа какая-нибудь на заводе бывает, он уже во главе. Мы сейчас это называем оперативностью… Живой, юркий такой. Мы иногда смотрим: чёрт его знает, через ноги он, что ли, проскочил, он уже впереди. Он тогда ещё выступать не мог, скажет какое-нибудь слово, но с душой и со всей энергией. Думаешь, что у него всё горит, вот-вот разорвётся, но в то же время последовательно.

Если мне память не изменяет, то в то время как мы все большевики занялись организацией власти, он с места как-то сразу ушёл в Красную гвардию. Он один из основоположников Красной гвардии. Он всё – «даёшь!» Маленького роста, обвешанный патронами, лентами, так и ходил. Одним из очагов Красной гвардии были наши мастерские. Я помню, когда стали в солдатском комитете работать, работали в юридической секции совдепа, как-то получилось, что всё внимание обращено было на организацию власти, а он Красной гвардией занимался и был душой. Сама жизнь его выперла. Если он до Февраля не числился ещё большевиком, так это была только формальная сторона, а по существу он был большевиком до Февральской революции. Он по характеру такой был. Он сам обучал красногвардейцев, был их душой».