Час откровения

На самом верху лестницы они останавливаются и смотрят на город.

– Рильке, – отвечает Меллан на вопрос, который Хару задал ему десять минут назад.

Японец смотрит на него.

– Вчера, у Томоо Хасэгавы, – говорит Меллан, – мы восхищались горами, покрытыми нежной майской зеленью, и я сказал: это красиво, но самый прекрасный сезон – это осень. И вы тогда процитировали Рильке: «Листва летит, как будто там вдали за небесами вянет сад высокий»[13].

– А, – говорит Хару, – мне эти стихи читал мой друг Кейсукэ, горячий поклонник Рильке.

– Но ведь так оно и есть, – говорит Жак, – это Япония в чистом виде: небеса, за которыми вянут сады.

Хару посылает ему улыбку.

– Сады для богов, – добавляет Жак. – Вы не можете себе представить, как для меня важно открыть эту дверь.

– О, поверьте, вполне могу, – отвечает Хару. – Я знаю, что такое жизнь человека.

Они на мгновение замолкают, потом Жак спрашивает:

– Что это был за гонг?

– Гонг Хонэн-ин, – отвечает Хару, – монахи звонят в него каждый день при закрытии.

– Маленький храм к югу от Серебряного павильона? – спрашивает Жак.