Это я тебя убила

Как и рабы, которых покупают старые медики-извращенцы.

– Эвер. – Орфо привстает. И даже ее кот, успевший перемазаться чем-то белым, выглядит обеспокоенным. – Ты не можешь идти?

Я качаю головой. Делаю шаг. Кашель снова взрывает все внутри, приходится согнуться и прижать к губам ладонь. Рот царапает гранитно-кровавый привкус. Камешков три, и я просто не понимаю, откуда, откуда они берутся в горле. Скорфус говорил, это из-за перехода. Из-за того, что я описал свое первое ощущение верно: Подземье, его древняя удушливая магия проросли во мне, как растут на влажных потолках сталактиты. Теперь она погибла почти вся, но самые живучие фрагменты не уходят просто так. Глаза слезятся. Приходится вытирать их.

– О боги. – Плиниус смотрит на кровавые сгустки, переводит глаза на Орфо. – Вот теперь я понимаю. Все понимаю, что там с ним творилось, почему он…

Я бросаю камешки в траву. Поднимаю голову, смотрю ему в глаза, качаю головой.

– Не понимаете.

И снова начинаю говорить.

Я рассказываю ему, замершему и нахмурившемуся, то же, что Орфо. Про дождь. Про мою прогулку, которую прервали четверо. Про то, о чем они спрашивали и что в моем поведении считали вопиющей дерзостью. Пытаюсь сказать и про Лина, путаюсь в попытках не произносить прямо: «Он, кажется, был влюблен в меня», сдаюсь. Это сложнее, чем казалось. Может, дело как раз в разнице моего отношения к Орфо и Плиниусу. Я ощущал себя даже не обнаженным, а освежеванным, открываясь ей, – но это напоминало окончательное пробуждение. Сейчас я, наоборот, будто скован льдом, дрейфую в новом кошмаре. Уверен, у меня неподвижные глаза, пустое серое лицо, серые же интонации. Я делаю большие паузы, сжимая кулаки до хруста. Я будто декламирую историю, которая от меня далеко, очень далеко, никак не связана с моей судьбой. Унизительно. Мелко. Пустое, жалкое «Они меня оскорбили, вот я их и убил». И если бы я был Плиниусом, я решил бы, что мне лгут. Или спросил бы: «И что? Почему ты не был мудрее, не был терпимее?»