Двоюродная жизнь
Мне стало горько и смешно одновременно.
Он говорит:
– Вы что смеетесь? Вы что, не понимаете, что перестройку нам устроило НАТО?
И тут я заржал во весь голос. Искренне, громко, хлопая ладонями по коленям, сгибаясь, прыская и утирая слезы платком.
Он как закричит:
– Перестаньте смеяться! Вы над чем смеетесь?
Я, икая, честно проговорил:
– Над – ик… вами – ик!
Зиновьев говорит:
– Раз так, я ухожу! Не нужна мне ваша передача!
Кира Прошутинская, ведущая, говорит мне:
– Перестань! Возьми себя в руки!
Я говорю, икая:
– Кирочка – ик! Не могу – ик!
Тут Зиновьев встал и громко вышел из студии.
Кажется, кто-то побежал вслед. Уговаривали вернуться. Но он отказался. Принципиальный человек!
Я этим происшествием не горжусь, конечно. Но и не раскаиваюсь ни капельки.
после юбилея
Штрих к портрету большого поэта
Мой товарищ, журналист из «Комсомолки», рассказывал:
Однажды – дело было в 1970-х – в редакцию пришел Евтушенко. Все столпились в приемной, встречать знаменитого поэта. Он был неимоверно моден, наряден, шикарен. Мало того, он был еще очень разноцветен и пестр. Клетчатый пиджак, расписная рубашка, широченный яркий галстук. Японские часы размером в подкову, с синим граненым циферблатом. Рубчатая подошва оранжевых бутс, ярко-белые носки ну и все такое прочее.