Песнь пророка

Малыш просыпается с криком, словно пробуждение потрясло его, и Айлиш всплывает на поверхность сна, пока сон не разбивается о темноту спальни. Она шарит ногой по половине кровати, на которой спит Ларри, но кровать холодна. Поднимает ребенка из кроватки, прикладывает к груди, маленький ротик жадно глотает, маленькая ручка теребит ее плоть. Она протягивает Бену палец, и он вцепляется в него с такой слабенькой мощью, что Айлиш начинает понимать этот врожденный ужас, ребенок цепляется за ее палец, словно от этого зависит его существование, словно только мать привязывает его к жизни. Птичий щебет прогоняет тишину, когда она одевается и спускается по лестнице с Беном на руках. Внизу Ларри сидит в темноте, лицо освещено экраном ноутбука. Он не слышит ее приближения, поэтому Айлиш разглядывает его, не таясь, – печальное усталое лицо, немигающая сосредоточенность. Она тянется к выключателю, он поднимает глаза, вздыхает, затем улыбается, жестом просит передать ребенка ему, ставит Бена к себе на колени, позволяя малышу почувствовать свой вес. Он проспал всю ночь? Не хотел его будить, почему ты так рано встала? Могу спросить то же самое, Ларри, ты выглядишь так, словно совсем не ложился. Ларри подносит Бена к своему носу. Только посмотри на себя, малыш, только недавно ты застал нас врасплох, а скоро тебя уже отнимут от груди. Скрестив руки, она стоит перед кофеваркой, затем разворачивается и всматривается в лицо Ларри – напряженно, будто в лицо чужака, красные от недосыпания глаза, всклокоченные волосы, видавший виды жилет в елочку поверх шерстяного свитера, какое-то мгновение она сравнивает себя с ним, он состарился быстрее, это правда, борода уже наполовину седая. Внезапно она осознает, что не может вспомнить, как Ларри выглядел раньше, клетки обновляются и быстро, и медленно, начинаете вы с одним телом, но со временем тело становится другим, Ларри тот же и одновременно другой, только глаза никогда не меняются. Айлиш забирает у него Бена и пристально смотрит на мужа. Еще не поздно, говорит она. Он поднимает глаза, начиная хмуриться. Не поздно что? В той игре, в которую вы играете с правительством, еще можно остановиться. Мгновение он молчит, затем вздыхает, закрывает ноутбук, убирает его в кожаный чехол и встает. Бога ради, Айлиш, колеса пришли в движение, от такого нельзя просто взять и отказаться, для профсоюза это станет позором, учителя начнут уходить от нас толпами, марш должен пройти. Да, Ларри, но Элисон О’Райли до сих пор не вышла на работу, спрашивается, почему? Муж говорит, у нее грипп. Что это за грипп такой, который длится три недели? Да, понимаю, это кажется немного странным, слушай, мне нужно выйти пораньше, у меня брифинг… она отворачивается, разглядывает мокрый сад в темноте, все затянуто влажным маревом, деревья съежились от холода. Не оборачиваясь, она ощущает противостояние его воли, их воли сцепились в молчаливом поединке, кружат, захват, расходятся, потирая синяки и ушибы. Ларри идет в гостиную, останавливается, прошлой ночью умерла мать Мэри О’Коннор, я получил сообщение незадолго до полуночи, ей было девяносто четыре, последняя из титанов, если и были когда-то титаны. Айлиш качает головой и усаживает Бена в креслице. В свое время она никому не давала спуску, когда похороны? В субботу утром, в церкви Трех святых покровителей. Она подходит к мужу, почему именно в субботу, сжимает его запястье. Ларри, Элисон О’Райли не больна, и тебе это известно. Айлиш, у тебя нет доказательств. С ГСНБ лучше не связываться, Ларри, если ты откроешь эту дверь, ты не будешь знать, что ждет по ту сторону. Послушай, Айлиш, тебе нужно успокоиться, ГСНБ – не Штази, они просто давят на нас, создают нам помехи, чтобы заставить отступиться, нас пятнадцать тысяч, правительство нервничает, но вот увидишь, остановить демократический марш протеста они не осмелятся. Теперь она достаточно близко, чтобы разглядеть пятна на радужке его глаз, приглушенные оттенки красного и янтарного, рисунок разный. Скажи мне, Ларри, где сейчас Джим Секстон? Он моргает, хмурится и отворачивается. Хватит, Айлиш… Ларри мотает головой, берет портфель, идет через гостиную, но до прихожей не доходит. Она слышит, как он неподвижно стоит, затем с долгим вздохом садится в кресло. На мгновение ее чувства переполняются, Айлиш снова выглядывает в окно, стволы отливают свинцом, как быстро рассветает, на листья падает серый свет, стрекочут сороки, различимые лишь силуэтами. Это острое покалывание в ладонях, когда она входит в гостиную и видит, как Ларри неподвижно сидит в кресле и словно разглядывает некую мысль. Он поднимает глаза, качает головой и говорит, может быть, ты и права, Айлиш, сейчас не время, продолжать сейчас – безумие, я позвоню им и скажу, что заболел. Она шагает к нему, чувствуя, что победила, глядя на него сверху вниз. Хочет заговорить, но тут внутри что-то высвобождается – сорока-обманщица взмывает в небо, – и она останавливается, качая головой. Нет, назад пути нет, дело больше не в тебе или во мне, ПНЕ, похоже, решили, что закон им не писан, все понимают, что их чрезвычайные полномочия – просто захват власти, кто отстоит наши конституционные права, если не учителя? Она наблюдает, как Ларри сидит перед ней, широкий в кости, мальчик, наделенный разумом взрослого, и внезапно он встает, принимая прежний непреклонный вид. Ладно, любимая, пойдем месить грязь, после демонстрации посижу с нашими в пабе, но пить не стану, мне еще забирать Молли с тренировки. Она прислоняется к двери, наблюдая, как он надевает зеленые туристские ботинки. Пытается натянуть плащ поверх пиджака, но рукав вывернут наизнанку, мгновение Ларри сражается с рукавом, застревая на пороге, и Айлиш думает про себя, а ведь он все еще не уверен, Ларри поднимает глаза и встречается с ней взглядом. Иди, говорит она, иди, что с тобой делать.