Грань человечности

Когда тело сержанта перестало дергаться, полковник перевел взгляд на своих подчиненных.

– Я сейчас, возможно, скажу сакраментальную фразу – негромкий звук абсолютно спокойного голоса Трегубова, прозвучал в абсолютной, как по мановению волшебной палочки, наступившей тишине – но так будет с каждым, кто осмелится меня ослушаться.

С этими словами полковник направился назад. Проходя мимо Воронова, полковник, не глядя, вернул ему пистолет, и распорядился вполголоса:

– Остальных – как и сказал – в карцер. На три дня. Здесь оставишь Кобыева, с одним из своих, пусть позаботятся о животных. Офицерский сбор у меня в кабинете через полчаса. Ты – ко мне, как только здесь закончишь. Поговорим, до того, как соберутся остальные. Ясно?

– Так точно, господин полковник! – глухим голосом, не глядя на дядю, отозвался Воронов.

Сейчас, спустя годы, Трегубов ни секунды не жалел о принятом тогда решении. После решительного разговора, племянник согласился, что иначе – не выжить. На собравшемся офицерском собрании его также поддержали. Кто – из страха (рассказ о происшествии на ферме уже облетел объект, успев обрасти леденящими кровь подробностями), а кто – и искренне. Уж сильно велико было желание прожить остаток жизни за чужой счет. Никому из офицеров не хотелось спускаться на ферму, и заниматься свиньями, а рано или поздно это пришлось бы делать, оставайся все по-старому. После собрания перестали существовать солдаты и офицеры, зато появились три своеобразные касты.