Шел четвертый год войны

«Чох-чох!» – послышалось за темной дверью, – «Скурат, то я, Нетребко, обернулся, открывати!»

Я понимал его с трудом, но человек, к которому обращались, откинул медвежью шкуру, под которой спал, из-под подголовья достал довольно широкий пояс и висевшую на нем саблю, подпоясался ею, приподнял какую-то пластину, глянул в показавшуюся щель и откинул затвор двери.

– Проходь, холод не пускай. – Говорил он на старославянском, но то, что он хотел сказать я понимал лучше, чем то, что услышал со стороны. – Чваниться буш?

Незнакомый оборот! Но человек откинул башлык, с головы, подошел к печке и налил в стакан какой-то горячий отвар. Скурат запер дверь, прошел к тахте и присел на нее. Вошедший стащил с себя меховой тулупчик, повесил его на стену возле двери, под тулупом у него висел торбасок, из которого он достал свиток и передал его Скурату.

– Сергий, боярин Бекетов две седмицы назад отбыл в Тунгусский острог, и уедет в Москву. Нам прислали нового воеводу. Зовут Петром, по отчеству Петрович, Головин, боярин Якуцкий. Вольница наша кончилася. Грамоту тебе прислал, на словах велел передать, что в марте пришлет тридцать конных, да двадцать гребцов.