Шел четвертый год войны

– Тверские мы, с Белова.

– Так ты…

– Не велено поминать, болярин.

– Ну, не велено, так не велено. Свиток подготовил, как я просил?

– Свиток готов. – А сам перекинул вперед сумку, правой рукой достал мойру с намотанным на неё пергаментом. Шагнул назад и, припал на колено, и передал двумя руками свое прошение.

– Зело много просишь! Половину – дам.

– А я далеко пойду, велий шубаш, когда москвитинцы возвращались, беседу имел с Нехорошко, тот казал, что гиляки глаголят, что земля их длинная, и там живут другие люди, похожие на нас. У гиляков бород нет, так, что-то маленькое и чахлое. Мабуть наши. И там тепло. Ты же видишь, боярин, куда мы забрались, кроме олешек, тут никакой пищи нет, все с Томска возим, не навозишься, а все дальше и дальше заходим. Южнее надо идти.

– Там Цини.

– Нет там никого, и гиляки не знают китайцев. Есть какой-то народ, но это много южнее, очень много. Поэтому и прошу рожь и пшеницу, просо и другие злаки. Если там тепло, то попробую высадить, все равно зимовать.

– А дойдешь?