Афганский рубеж

Вроде не сильно и повреждён вертолёт. Стойки подломаны, пара лопастей смяты, и блистер сброшен со стороны лётчика-штурмана. Но ничего не горит. Запаха керосина нет. Грубая посадка, ничего больше.

Пока я пытался понять, кто это ходит возле вертолёта, ко мне подошёл ещё один человек.

– Саня, ну ты как?! Мы думали тебе хана. Тебя вон выбросило метров на 30 из кабины.

Надо мной встал парень в чёрном зимнем шлемофоне с разбитым носом. Руки у него дрожат, хоть он ими и пытался меня осмотреть.

– Так понятно же. Взрыв какой был, – прокряхтел я, усаживаясь на землю. – А ты кто?

– Да не было взрыва и хорошо. Так хоть есть шанс нам отписаться. Бортовой говорит, что вертолёт восстановлению подлежит.

Отчего отписаться? Теперь ещё и обстрел нам в вину поставят?!

– Ты кто, воин? – повторил я вопрос.

Начал себя ощупывать. Я тоже в лётном обмундировании старого образца. Шлемофона на голове нет, но на шее ларингофон закреплён. Что за «старая школа»?

А ещё шишка на голове такая, будто у меня мозг перестал помещаться. Как я вообще мог вылететь из кабины?