Из меди и перьев

Он ничего не сказал, а в комнате было темно. От луны из окошка толку немного. Эберт распустил завязки плаща, бросил его в ближайшее кресло. Неужели прошли всего сутки? Всего лишь жалкий запутанный день, обернувшийся месяцем. Не лучшим месяцем, прямо уж скажем, точно блеклый, дождливый, бесконечно тоскливый ноябрь, от которого негде согреться. А он и не согреется, если верить ее словам. Не поверил, прогнал – потом труп слуги, кровь на ступенях, волосы Сольвег на пальцах, запах орехов и меда, который забыть бы скорее. И обман ее позабыть. И такое нелепое, такое смешное желание хоть раз почувствовать радость, как прочие. У них ведь все проще, все проще, понятней, в какое же время он разучился и все позабыл?

– Ты вернулась.

Она не ответила, повернула медленно голову.

– Вернулась, – повторил Эберт. – Хотя я обжег тебе руки, обещал спустить с лестницы, сдать тебя страже за твои глупые речи.

– Да, ты был не очень любезен. Для рыцаря. Хоть речи и слушал с охотой.

Белая прядь скользнула по плечу, зацепилась за крючки и тесемки, легла серебристыми нитями. Будто паутинкой затканы руки и платье. «Хочешь, я докажу тебе, что ты неправ», – звучал ее тягучий и звонкий голос в его голове. Он пытался прогнать его со вчерашнего дня. «Хочешь, покажу тебе, рыцарь, что ты теряешь. Все сказки, что слышал. И те, что не знал. Все песни, которые были пропеты. Они растворят твое сердце, как желчь растворяет металл; ты будешь и волком, и змеем, и дланью, сжимающей меч, княгиней, что в замке томится… Поверь мне, сир рыцарь, ведь ты не захочешь вернуться, а кто б захотел. И кто б обменял эту вечную скачку за жизнью на горсточку пыли, потухший очаг.»