Песочные часы арены

Грошев, обняв своего друга, вел его теми же коридорами, по которым тот столько раз водил своего Егора на репетиции и выступления. За ними шел Пашка. Он неоднократно видел, как дрессировщик и его медведь шагали на манеж радостные, возбужденные, в предвкушении чего-то великого, чем живут люди цирка и их животные. Теперь Юрка то и дело останавливался, вспоминал. Вот тут его Егор, помнится, заартачился, пришлось тащить на репетицию на прикормке. В этом месте полгода назад его вдруг пробило на игру. Кто видел, перепугались, решили, что медведь напал на дрессировщика. Чего только не было. Каждый метр кулис и манежа – память…

Юрку всегда уважали. И как дрессировщика, и как человека. Вот уже много лет он жил в цирке с добрым именем. За эти дни он заметно постарел. Плечи опущены, в волосах прибавилось седины. Натруженные мужицкие руки, которые вечно были чем-то заняты, теперь висели разлапистыми плетьми.

Юрка часто останавливался, вздыхал. Делал очередной тяжелый шаг. Идти было нелегко. Теперь на нем висело спудом неподъемное. Мучала мысль, не отпускала: одному теперь лежать вечно в темноте, другому сидеть в заточении. В одиночке. Лет тридцать – тридцать пять, не меньше. Пока жив. Клетка, и всё.