Радуга тяготения
Ленитроп: Ну, не то чтобы вижу…
С ревом влетая над-подземкой, только в Бостоне, сталь и углеродный саван поверх древнего кирпича…
- Ри-там взял мя,
- О этот свинг, свинг, свинг!
- Да, ритм взял мя
- И несется со всех гор-морей-равнин,
- Никогда не думал, что-он так-зву-чит,
- Даже за углом-на старой Бэй-син-стрит,
- Раз нынче ритм взял мя, детки, врежем
- Свинг, свинг, свинг,
- Давай… детки, это… свинг!
Черные лица, белая скатерть, сверкают очень острые ножи, выложенные у тарелок… дым табака и ганджи мешается густо, от него краснеют глаза, ядреный, как вино, а то как же ж забём косую шоб от дури в мозге процесс! шоб все складки совсем разгладьсь, ну дак!
ПИСКУС: Вы сказали «мудак», Ленитроп?
Ленитроп: Да лана вам, ребзя… чё вы такие…
Белые студентики, вопят – заказывают «комбо» на эстраде, чего играть. Голоса, как у подготовишек с Востока, жопа произносят с эдаким сфинктерным жомом губ – выходит жжееёоппья… на ногах не стоят, фулюганят. Аспидистры, гигантские филодендроны, зеленые опахала листьев и ветви тропических пальм свисают в сумрак… два бармена, очень светлый вест-индец, хрупкий, с усиками, и его партнер на побегушках – черный, что рука в вечерней перчатке, – неутомимо перемещаются перед глубоким, прямо-таки океаническим зеркалом, которое заглатывает бо́льшую часть зала в металлические тени… сотня бутылок едва успевает ухватить свет, а потом тот стекает в зеркало… если кто-то нагибается прикурить, пламя отражается лишь темным закатным оранжем. Ленитропу не разглядеть даже своего белого лица. К нему оборачивается женщина за столиком. Глаза ее – единым мигом – сообщают ему, что он такое. Губная гармоника в кармане вновь погружается в латунную инертность. Тягость. Принадлежность джайва. Но он берет ее с собою, куда б ни пошел.