Прости

Карина, поклевывая то с одной, то с другой тарелки, на Олесю глядела почти требовательно:

– Слуш, ну про маму твою я все понимаю, а Таисия Николаевна… Что, если поискать этого ее, как его, Бориса? Сейчас же миллион возможностей. Вот бы им встретиться!

– Как его искать, если она не знает о нем почти ничего? Они совсем недолго встречались, а потом он вдруг исчез. И замуж она только через десять лет вышла, все ждала, а от него ни письма, ничего.

– Арестовали? Сталинская тирания и ужасы режима, как там говорят?

– Да ну тебя! – отмахнулась Олеся. – Не настолько бабушка старая. Это все уже при Хрущеве было, оттепель, какие еще ужасы режима? Я, может, поискала бы, но зацепиться-то не за что.

– Она ведь до сих пор вспоминает, да?

– Не то слово. Вздохнет, задумается. Он, говорит, может, где-то по земле еще и ходит.

Где эта Тося, по какой земле ходит?

Проснулся Александр от того, что ему было жарко. В окно, над краем занавески, било неожиданное для ноября, но оттого еще более радостное солнце. Полоса его легла на старенькие обои, и они вдруг не то чтобы помолодели, но на тусклой серо-коричневой поверхности появились вдруг знакомые с детства узоры. Вот этот букет тогда казался рыцарем в диковинно крылатом старинном шлеме с плюмажем на макушке. Глаза рыцаря из-под надвинутого низко щитка смотрели пристально: всего две крошечные темные точки, неведомо что означающие в цветочном узоре, но это были именно глаза! Строгие, требовательные: ну что, повелитель, принимай командование. Другие завитки, подальше и поменьше, недвусмысленно сообщали: рыцарь не одинок, за ним целая армия. Ее нужно возглавить, чтобы победить врагов! Только позавтракать, иначе бабушка Таня никак не отпустит, да и от напеченных специально к его пробуждению румяных блинчиков (с деревенской сметаной, плотной, как масло, и каким-нибудь вареньем) – дураков нет отказываться. И – вперед, рубить самодельной алюминиевой саблей заросли крапивы и бурьяна!