Четыре сезона. Сборник

Это случилось в начале февраля шестьдесят третьего. Выйдя из шизо, Томми Уильямс поинтересовался у других старожилов и получил ответ, мало чем отличавшийся от того, что сказал ему Лэтроп. Об этом я знаю не понаслышке, поскольку одним из таких старожилов был я сам. Когда я спросил, зачем ему подробности, он сразу закрылся, как раковина.

Однажды он пришел в библиотеку и выложил все как есть Энди Дюфрену. И вот тут, в первый и в последний раз, не считая случая, когда он попросил у меня плакат с Ритой Хэйворт, смущаясь при этом, как мальчишка, впервые попросивший пачку сигарет, Энди отказало самообладание, только сейчас оно ему отказало на все сто.

Я видел его в тот день – у него было лицо человека, который наступил на грабли и заработал промеж глаз. Руки у него дрожали, а когда я с ним заговорил, он даже не отреагировал. В тот же день он нашел Билли Хэнлона, старшего надзирателя, и попросил о встрече с начальником тюрьмы Нортоном на завтра. Потом он мне признался, что в ту ночь не спал ни секунды. Он вслушивался в вой зимнего ветра, смотрел, как прожектора обшаривают пространство, отбрасывая длинные тени на цементный пол его камеры, которую со дня вступления в президентство Гарри Трумэна он привык называть своим домом, и пытался осмыслить происшедшее. В руках Томми, сказал он мне, словно оказался ключ, который подошел к двери его камеры – нет, не этой, тюремной, а той, что скрыта в черепной коробке. Той, где заперта тигрица по кличке Надежда. Уильямс открыл камеру, и тигрица заметалась по извилинам мозга.