Воображаемый враг: Иноверцы в средневековой иконографии

Потому у немецких художников XV–XVI вв. чеснок порой появлялся в сценах Страстей. Например, на одном из рисунков Йорга Брея две проросшие головки чеснока лежат на земле перед Иисусом, которого коронуют терновым венцом. Справа от них кем-то из мучителей брошен пояс с большим кошелем. Соседство пахучего чеснока и денег, видимо, следует воспринимать как очередной выпад в адрес иудеев, их алчности и духовного разложения. Потому на алтарной панели из Музея Бойманса – ван Бёнингена еврейская пасхальная трапеза, по трактовке Мёрбака, предстает как ветхозаветное предвозвестие евхаристии и в то же время явно противопоставляется ей – как плотская трапеза духовной[89].

В юденхуте или чаще под знаменем с юденхутом регулярно изображали Синагогу – персонификацию ветхозаветного закона в облике женской фигуры (I.1.16). История этого образа отражает постепенное ужесточение церковного дискурса об иудаизме. Олицетворения Церкви и Синагоги, Нового Завета и Завета Ветхого, истинной веры и заблудшей веры отцов появились с двух сторон от креста, на котором распяли Иисуса, уже в IX–X вв. Не признав Христа Мессией, которого обещали пророки, Синагога обычно отходит от Христа, но в целом похожа на Церковь и никак не демонизирована. Однако со временем отношение к этой фигуре изменилось. Ее лишили знаков достоинства: стяг в ее руках сломался, а корона упала. С начала XI в. Синагогу стали изображать «незрячей»: с повязкой на глазах или с вуалью, спускающейся на лицо, а позже со змеей, обвивающейся вокруг головы, или с демоном, который кладет ей лапы поверх глаз или стреляет в глаз из лука. Она блуждает в духовной тьме и не желает идти к свету[90].