Я тебя уничтожу

– Ты же мать! – кричал он, встряхивая за мои худые плечи.

От нервов у меня не было лактации, есть я тоже не могла, наказывая себя за то, что я никчемная мать, и становилась с каждым днем все более тощей и дерганой. Я закрывала уши руками, лишь бы не слышать его плач, с которым не могла справиться.

К концу первого года брака сил у меня больше не оставалось, хотелось либо из окна выброситься, либо вены перерезать. Кажется, даже Франк это заметил, вечно погруженный в свои проблемы и разборки. У меня был какой-то совершенно безумный взгляд, будто он меня не в красивой квартире запер, о которой я раньше могла лишь мечтать, а в клетке держал. Даже, вот, игрушку дал, чтобы скучно не было. Тогда никто не знал о таких словах, как послеродовая депрессия, и мне казалось, что я осталась один на один со всеми своими фобиями и горячим желанием сдохнуть.

Не знаю, откуда у Франка возникла эта идея, но он отправил меня «отдыхать» в одну из специализированных клиник, где в меня засовывали горсти лекарств, и постепенно мне стало лучше. Конечно, нормальной матери из меня все равно бы не получилось, я была лишь красивой пустышкой, и единственное, что могла дать своему ребенку – это любовь и ласку, которых у него было вдоволь вплоть до того момента, пока мне не пришлось уйти.