Только правда и ничего кроме вымысла

– Скажи, что я в безопасности, – попросил Керри. – И что меня любят.

– Вы в безопасности. Вас любят.

– Скажи что-нибудь приятное.

– Ваш ежемесячный расход воды снизился на три процента.

– Подхалимка.

Экран снова заиграл красками. Трансляция возобновилась.

В Помпеях только что произошло землетрясение – новое для жителей империи явление природы. Некоторые посчитали его первым актом чудесного спектакля и ожидали продолжения. Другие, не столь уверенные, протискивались через толпу у городских ворот.

– Никто не предполагал, – продолжал Тед Берман, – что все оставшиеся погибнут.

Замелькали кадры из жизни главных героев документального фильма: судовладелец и его беременная жена; молодые сестры, родившиеся в борделе; высокопоставленный городской чиновник со своей семьей и африканским рабом.

Роняя слезы, Керри сомневался, стоит ли смотреть фильм про Помпеи, если в глазах все еще стоят мегалодоны? И неандертальские сироты, которых он бросил во французских пещерах? Чарли Кауфман[4] однажды заметил, что фильм – это иллюзия плавной последовательности кадров, такой же обман, как и временная цепочка в голове, что прошлое и настоящее есть не более чем выдуманные концепции, востребованная фикция. Что, если он и помпейцы – это всего лишь отдельные квадратики кинопленки? Если так, то и помпейцы должны сочувствовать его трагедии так же, как он сочувствует им… А что, если боль вообще одна на всех? В таком случае это касается не только настоящих помпейцев, но и актеров, играющих их, людей, которые бьются за каждую роль.