Последний койот

Он услышал женский голос, негромко напевавший слова песни, и, повернувшись, увидел в нескольких шагах от себя молодую женщину. Сидя на высоком барном табурете с закрытыми глазами, она пела – тихонько, практически про себя, но Босх все равно ее слышал.

• I see skies of blue,
• And clouds of white,
• The bright blessed day,
• The dark sacred night.
• And I think to myself,
• What a wonderful world[5].

Она была в короткой белой юбке с футболкой и в яркой жилетке, не старше двадцати пяти лет, и Босх был приятно удивлен, что она вообще знает эту песню. Она сидела очень прямо, закинув ногу на ногу и покачиваясь в такт саксофону. Запрокинутое лицо обрамляли темные волосы, а полуоткрытые губы делали его почти что ангельским. Босх подумал, что, совершенно растворившаяся в музыке, она просто прекрасна. Пусть, может и не самая чисто исполняемая, мелодия завладела ею, и он восхищался тем, что она позволила себе полностью отдаться моменту. У нее было лицо того типа, которое другие полицейские называли «непридельным». Такое прекрасное, что просто обречено было всегда служить защитой. Что бы она ни сделала и что бы ни сделали с ней, лицо будет ее счастливым билетом. Оно будет открывать перед ней все двери и закрывать их за ней. Оно позволит ей при любых обстоятельствах остаться не при делах.