Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена
Приношу выражение глубокой признательности сотрудникам Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына (Москва) за предоставление первых и редких публикаций поэм Набокова для сверки текстов.
Поэмы
1918–1947
Детство
- При звуках, некогда подслушанных минувшим, —
- любовью молодой и счастьем обманувшим, —
- пред выцветшей давно, знакомою строкой,
- с улыбкой начатой, дочитанной с тоской,
- порой мы говорим: ужель все это было?
- И удивляемся, что сердце позабыло;
- какая чудная нам жизнь была дана…
- Однажды, грусти полн, стоял я у окна:
- братишка мой в саду, – Бог весть во что играя, —
- клал камни на карниз. Вдруг, странно замирая,
- подумал я: ужель и я таким же был?
- И в этот миг все то, что позже я любил,
- все, что изведал я, – обиды и успехи, —
- все затуманилось при тихом, светлом смехе
- восставших предо мной младенческих годов.
- И вот мне хочется в размер простых стихов
- то время заключить, когда мне было восемь,
- да, только восемь лет. – Мы ничего не просим,
- не знаем в эти дни, но многое душой
- уж можем угадать. – Я помню дом большой,
- я помню лестницу, и мраморной Венеры
- меж окон статую, и в детской – полусерый
- и полузолотой непостоянный свет.
- Вставал я нехотя. (Как будущий поэт,
- предпочитал я сон действительности ясной.
- Конечно, – не всегда: как торопил я страстно
- медлительную ночь пред светлым Рождеством!)
- Потом до десяти, склонившись над столом,
- писал я чепуху на языке Шекспира,
- а после шел гулять…
- Отдал бы я полмира,
- чтоб снова увидать мир яркий, молодой,
- который видел я, когда ходил зимой
- вдоль скованной Невы великолепным утром!
- Снег, отливающий лазурью, перламутром,
- туманом розовым подернутый гранит, —
- как в ранние лета все нежит, все пленит!
- Тревожишь ты меня, сон дальний, сон неверный…
- Как сказочен был свет сквозь арку над Галерной!
- А горка изо льда меж липок городских,
- смех девочек-подруг, стук санок удалых,
- рябые воробьи, чугунная ограда?
- О сказка милая, о чистая отрада!
- Увы! Все, все теперь мне кажется другим:
- собор не так высок, и в сквере перед ним
- давно деревьев нет, и уж шаров воздушных,
- румяных, голубых, всем ветеркам послушных,
- на серой площади никто не продает…
- Да что и говорить! Мой город уж не тот…
- Зато остались мне тех дней воспоминанья:
- я вижу, вижу вновь, как, возвратясь с гулянья,
- позавтракав, ложусь в кроватку на часок.
- В мечтаньях проходил назначенный мне срок…
- Садилась рядом мать и мягко целовала
- и пароходики в альбом мне рисовала…
- Полезней всех наук был этот миг тиши!
- Я разноцветные любил карандаши,
- пахучих сургучей густые капли, краски,
- бразильских бабочек и áнглийские сказки.
- Я чутко им внимал. Я был героем их:
- как грозный рыцарь смел, как грустный рыцарь тих,
- коленопреклонен пред смутной, пред любимой…
- О, как влекли меня – Ричáрд непобедимый,
- свободный Робин Гуд, туманный Ланцелот!
- Картинку помню я: по озеру плывет
- широкий, низкий челн; на нем простерта дева,
- на траурном шелку, средь белых роз, а слева
- от мертвой, на корме, таинственный старик
- седою головой в раздумии поник,
- и праздное весло скользит по влаге сонной,
- меж лилий водяных…
- Глядел я, как влюбленный,
- мечтательной тоски, видений странных полн,
- на бледность этих плеч, на этот черный челн;
- и ныне, как тогда, вопрос меня печалит:
- к каким он берегам – неведомым – причалит,
- и дева нежная проснется ли когда?
- Назад, скорей назад, счастливые года!
- Ведь я не выполнил заветов ваших тайных,
- ведь жизнь была потом лишь цепью дней случайных,
- прожитых без борьбы, забытых без труда.
- Иль нет, ошибся я, далекие года!
- Одно в душе моей осталось неизменным,
- и это – преданность виденьям несравненным,
- молитва ясная пред чистой красотой.
- Я ей не изменил, и ныне пред собой
- я дверь минувшего без страха открываю
- и без раскаянья былое призываю!
- Та жизнь была тиха, как ангела любовь.
- День мирно протекал. Я вспоминаю вновь, —
- безоблачных небес широкое блистанье,
- в коляске медленной обычное катанье
- и в предзакатный час – бисквиты с молоком.
- Когда же сумерки сгущались за окном,
- и шторы синие, скрывая мрак зеркальный,
- спускались, шелестя, и свет полупечальный,
- полуотрадный ламп даль комнат озарял, —
- безмолвно, сам с собой, я на полу играл;
- в невинных вымыслах, с беспечностью священной,
- я жизни подражал по-детски вдохновенно;
- из толстых словарей мосты сооружал,
- и поезд заводной уверенно бежал
- по рельсам жестяным…
- Потом – обед вечерний.
- Ночь приближается, и сердце суеверней.
- Уж постлана постель, потушены огни.
- Я слышу над собой: «Господь тебя храни…»
- Кругом чернеет тьма, и только щель дверная
- полоской узкою сверкает, – золотая.
- Блаженно кутаюсь и, ноги подобрав,
- вникаю в радугу обещанных забав…
- Как сладостно тепло! И вот я позабылся…
- И странно: мнится мне, что сон мой долго длился,
- что я проснулся – лишь теперь, и что во сне,
- во сне младенческом приснилась юность мне;
- что страсть, тревога, мрак – все шутка домового,
- что вот сейчас, сейчас ребенком встану снова
- и в уголку свой мяч и паровоз найду…
- Мечты!..
- Пройдут года, и с ними я уйду,
- веселый, дерзостный, но втайне беззащитный,
- и после, может быть, потомок любопытный,
- стихи безбурные внимательно прочтя,
- вздохнет, подумает: он сердцем был дитя!