Гой

Данила все это время с серьезным видом смотрел на меня. Изучал. По его взгляду я понял, что он понимает. Он был старше меня лет на семь, может, больше. И на сопливого непомнящего, протирающего штаны в граде, подметающего владения Мирона за пачку курева да за склянку дуры, он не был похож. Седые волосы на висках. Кожа на лице грубая, как кора дерева. Лицо худое, вытянутое.

– Бхуты мелкие, злобные, вонючие, представьте себе домовенка из детских историй, только недоброго. И они не те, с кем можно договориться. Во всяком случае, мне такого не приходилось видеть на своем веку, а рассказывать могут всякое. Здесь твой поход до сортира может обрасти слухами. Пошел облегчиться, а вернулся, тебя уже спрашивают: ну, как ты с ванаками повоевал?

Бхут, даже один на твоем пути – почти смерть. Это не ванак, который предпочтет с голоду сдохнуть, чем пойти на того, кто его не боится. Бывает, идешь и в глаза одинокому ванаку смотришь, при себе лук и дюжина стрел за спиной. Подходишь к нему, понимаешь, что кровью его всю землю умоешь, как дождем, и он это понимает. Фыркнет что-то про себя на своем языке и дает тебе дорогу, а сам лыжи в другую сторону развернет. А с этим мелким вонючкой такой фокус не пройдет, встретиться с ним лицом к лицу равносильно самоубийству. Опасная тварь. Они прячутся по домам, никогда не видал и от других изгоев не слышал, чтобы бхуты встречались на улице. Они не ходят по земле, а парят в воздухе. Ходит легенда, что это души изгоев, которые Катарсис принял к себе, тех, что умерли насильственной смертью, неупокоенные души, пытающиеся навредить любому изгою. Нередко в домах, в которых были замечены бхуты, можно было слышать человеческие голоса. И те голоса говорили всякое, сам слышал такое: «Марии передай, чтобы бушлат мой не выкидывала».