Победоносец

Та далёкая ночь…

В погружённой в декабрьский мрак комнате горел живым огнём фонарь “летучая мышь”, освещая неровным светом грубые бревенчатые стены, массивную деревянную мебель отцовской работы и не покрытый коврами деревянный пол, по которому странно бегали дрожащие тени, отбрасываемые покачивающимися от сквозняка, грубыми льняными шторами. Несколько минут назад в соседней комнате стих материнский вопль, разрывающий мою испуганную детскую душу, и я перестал зажимать своими вспотевшими ладошками уши Ратибора. Мы с братом прятались на новой русской печи, построенной по старинному манеру, лежали на старых и очень больших гусиных подушках, с головами накрывшись обработанной овчиной, и в темноте, против воли, слушали страдания роженицы, прерываемые заунывными завываниями северного ветра, безжалостно врезающегося в стены нашей крепкой избы, также отстроенной по старинному манеру ещё до нашего рождения. Мать рожала долго: схватки начались перед закатом, и до рассвета оставалось совсем недолго, когда она вдруг умолкла. Подождав совсем немного и всё-таки отстранив руки от Ратибора, я, по его мерному сопению и его переставшим мокнуть от слёз щекам, понял, что он заснул. Аккуратно, чтобы не разбудить младшего, я спустился с печи по грубой деревянной лестнице на широкую лавку, а с неё тихо спрыгнул на голый пол. Я хотел узнать, почему мама замолчала, хотел открыть ведущую в соседнюю комнату тяжёлую деревянную дверь с резной ручкой в виде совы, но вдруг дверь сама отворилась прямо передо мной. От детского испуга я резко отпрянул назад и невольно сел на лавку, и в следующую секунду отец протянул прямо в мои руки свёрток белой материи, который сразу же показался моим ещё не успевшим налиться силой рукам необычайно тяжёлым. Увидев, что мне вверили крошечное дитя, я испугался ещё сильнее и чуть было не протянул свёрток назад отцу, как вдруг он положил свои большие руки поверх моих и, заглянув в мои глаза, впервые в жизни заговорил со мной на равных – с этой ночи он только так со мной и разговаривал, как мужчина с мужчиной. Он сказал: "Держи её крепко, Добронрав. Это твоя сестра. С этого момента ты должен заботиться о ней так же, как заботишься о Ратиборе". Я тут же интуитивно прижал свёрток к себе покрепче, отчего младенец вдруг закряхтел, а отец, больше не обращая внимания на мой испуг, ушёл назад, в комнату к моей умирающей матери, и не выходил оттуда следующие сутки… Может быть это странно, но в дальнейшем всякий раз, когда я держал в руках вверенную мне кроху, она забывала плакать.