Четыре сезона. Сборник

Еще проблема – уборная. Всякий раз, когда у меня возникала естественная потребность (а возникала она, как по часам, ровно через двадцать пять минут после открытия магазина), я испытывал непреодолимое желание попросить разрешения у моего босса. Одно дело знать, что в этом прекрасном мире ты волен справлять нужду, когда тебе заблагорассудится, и другое дело избавиться от многолетней привычки согласовать работу своего мочевого пузыря с охранником, если не хочешь угодить на пару дней в карцер.

Мой босс сразу невзлюбил меня. Это был молодой человек лет двадцати шести – двадцати семи, и видно было, что я вызываю у него брезгливость, как вызывает брезгливость скулящий пес, униженно подползающий на брюхе к человеку. Господи, я сам смотрел на себя с таким чувством. Но я ничего не мог с собой поделать. Мне хотелось сказать ему: «Вот что бывает, молодой человек, когда вся сознательная жизнь прошла за решеткой. Каждый начальник для тебя – хозяин, а ты – его пес. Что ты теперь пес, начинаешь понимать в тюрьме, но так как там каждый арестант – такой же пес, никто этому не придает особого значения. За пределами тюрьмы – дело другое». Но этому – говори не говори. Слишком молод, не поймет. То же самое с инспектором по УДО, с которым я виделся раз в неделю. Это был добродушный здоровяк, в прошлом морской пехотинец, с рыжей копной волос и большим запасом польских анекдотов. Когда запас иссякал, он говорил, обращаясь ко мне: «Ну что, Ред, думаешь удариться в бега?» Я кивал, и мы расставались до следующей недели.