Четыре сезона. Сборник

Послышалась возня – охранники схватили его и поволокли из офиса.

– Карцер, – сухо бросил Нортон, возможно, теребя при этом свой душеспасительный значок. – На хлеб и воду.

Энди выволокли из кабинета. Он уже не владел собой, он кричал с надрывом: «От этого зависит моя жизнь, неужели вы не понимаете, моя жизнь!» Дверь за ним закрылась, сказал Честер, а крик все звучал.

Ему прописали двадцать дней «лечебного голодания». Второй раз за время своего пребывания в Шоушенке Энди угодил в карцер, и впервые в его характеристике появилась черная метка.

Раз уж мы заговорили о штрафном изоляторе, расскажу-ка я вам о нем поподробнее. Он как бы возвращает нас к суровым дням первооткрывателей штата Мэн начала восемнадцатого столетия. В те далекие дни никто не заморачивался насчет «пенитенциарных вопросов», «реабилитации» и «избирательного восприятия». В те далекие дни с человеком обращались, исходя из двух красок: черной и белой. Виновен или невиновен. Если виновен, тебя отправляли на виселицу либо сажали. Нет, не в особое заведение. Ты вырывал сам себе тюрьму согласно размерам, установленным провинцией Мэн. Глубина и ширина тюрьмы зависела от того, сколько ты успел выкопать земли от восхода до заката. Затем тебе давали пару шкур и пустое ведро. Ты спускался в яму, и тюремщик закрывал ее сверху решеткой. Раз-другой в неделю он швырял тебе горсть зерна или кусок тухлого мяса, а в воскресенье мог еще плеснуть немного ячменной похлебки. В ведро ты мочился, и в это же ведро тюремщик по утрам наливал тебе воды. А когда обрушивалась гроза, ведро можно было надеть на голову… если, конечно, не возникало желания захлебнуться, как крыса в дождевой бочке.