• Ты все глядишь из тучи темно-сизой,
• и лилия – в светящейся руке;
• а я сквозь сон молю о лепестке
• и все ищу в изгибах смутной ризы
• изгиб живой колена иль плеча.

• Мне твоего не выразить подобья
• ни в музыке, ни в камне… Исподлобья
• глядят в мой сон два горестных луча.

27 января 1923 г.

• И утро будет: песни, песни,
• каких не слышно и в раю,
• и огненный промчится вестник,
• взвив тонкую трубу свою.

• Распахивая двери наши,
• он пронесется, протрубит,
• дыханьем расплавляя чаши
• неупиваемых обид.

• Весь мир, извилистый и гулкий,
• неслыханные острова,
• немыслимые закоулки,
• как пламя, облетит молва.

• Тогда-то с плавностью блаженной,
• как ясновидящие, все
• поднимемся, и – в путь священный
• по первой утренней росе.

30 января 1923 г.

• Глаза прикрою – и мгновенно,
• весь легкий, звонкий весь, стою
• опять в гостиной незабвенной,
• в усадьбе, у себя, в раю.

• И вот из зеркала косого
• под лепетанье хрусталей
• глядят фарфоровые совы —
• пенаты юности моей.

• И вот, над полками, гортензий
• легчайшая голубизна,
• и солнца луч, как Божий вензель,
• на венском стуле, у окна.

• По потолку гудит досада
• двух заплутавшихся шмелей,
• и веет свежестью из сада,
• из глубины густых аллей,

• неизъяснимой веет смесью
• еловой, липовой, грибной:
• там, по сырому пестролесью, —
• свист, щебетанье, гам цветной!

• А дальше – сон речных извилин
• и сенокоса тонкий мед.
• Стой, стой, виденье! Но бессилен
• мой детский возглас. Жизнь идет,

• с размаху небеса ломая,
• идет… ах, если бы навек
• остаться так, не разжимая
• росистых и блаженных век!

3 февраля 1923 г.