Нарисую себе счастье

– Казимир Федотович! – взвизгнула я. – Что вы творите?

– О, еще одна нянька. Молчи, щенок, мне так легче. Дай флягу.

Прислонившись к дощатой стене сарая для инструментов, он хлебнул травяного отвара и замолчал, тяжело дыша. Не больно-то ему папиросы помогали, как по мне.

– Править сможешь, Маруш? – наконец тихо спросил Казимир.

– Смогу, – смело соврала я. – Домой?

– Да. В усадьбу отвезешь меня. И за Пиляевым стоит послать. Ты записи вел?

– Вел, разумеется.

– Потом покажешь. Нет. Не нужно Пиляева. Мне легче уже.

Мужчина встряхнулся как пес, а скорее даже – как медведь. Оскалился, подергал себя за короткую бороду и отлепился от стенки. Кинул мне пустую флягу и довольно твердым шагом направился к рабочим.

Вот ведь упрямец!

Отдав последние распоряжения, Долохов залез в бричку и приказал:

– Поехали.

Правила я плохо, но Казимир заметил это не сразу. Только когда я заговорила укоризненно:

– Не нравитесь вы мне, Хозяин.

– Да что ты говоришь, Маруш! Какая трагедия!

– Я серьезно. Вид у вас больной. А я, знаете ли, за матерью несколько месяцев ухаживал, и вижу уже по глазам, что вам дурно.