Из меди и перьев

Они стали друзьями. За долгие годы это было единственным, чем был недоволен отец.

– Убери ноги, Микаэль.

– И не подумаю, – он взял спелый персик из вазы и жадно надкусил, светлый сок потек по губам и горлу. – И не зови меня Микаэлем. Никогда, ты же знаешь. Мою двоюродную бабку по матери звали Микаэллой – премерзкая была старуха, осмелюсь тебе доложить, земля ей пухом, чего уж. Так что никаких Микаэлей, если в ближайшее время не жаждешь увидеть покойницу. Попроси по-хорошему.

– Микель, убери ноги.

– Другое дело, – тот кивнул. – Не уберу, спасибо, – он потянулся к кувшину. – Это у тебя что, вино?

– На улице полдень. Возьми себя в руки.

Микаэль схватил кувшин, чуть не уронил его и прижал обеими руками к груди, точно мать младенца.

– Нет ничего лучше бокала холодного вина в такую жару. И спелых фруктов. Ты же знаешь.

Он отхлебнул прямо из кувшина, а Эберт закатил глаза. Порой он забывал, что Микаэль был наполовину южанином, а не следовало. Его мать была чуть ли не дочкой служанки, отец Микаэля привез ее с собой из дальних поездок. Обрядил в шелка и золото, научил читать и считать, да и при ее остром умишке госпожа Руза стала весьма ловкой хозяйкой и ни много ни мало матерью пятерых таких же черноглазых ребятишек, как и сам Микаэль, на радость богатому папеньке. Эберт порой глядел на друга и думал. Если б не происхождение Рузы, они бы с ним были одного круга. Несмотря ни на купленное рыцарство, ни на нелепый лоск, ни на холодную отрешенность всех его родных. Обе семьи торговали, у обеих водились деньги. Только Ниле в аристократы не лезли и нужды в том не видели. Эберт не раз видел, как младшие госпожи Рузы запросто лазали по веткам апельсинового дерева, растущего у ворот. У нее вечно в саду апельсины. Миндаль и персики. Напоминали о далекой родной стороне. Стать бы Микаэлю пиратом, а не торговцем. Бороздить бы моря, развлекаться в портах – да он наверняка и не против. Вечно ходит в таких обносках, что ни одна приличная семья на порог не пустит, даром что богатейший наследник этого города.