Четыре сезона. Сборник

Когда окружной прокурор спросил Энди, что, по его мнению, произошло, вопрос остался без ответа – но у него была своя версия, и однажды вечером в 1955 году я эту версию из него вытянул. Понадобилось семь лет, чтобы мы прошли путь от вежливых кивков до настоящей дружбы, – впрочем, по-настоящему мы сблизились лишь году в шестидесятом, и я был, вероятно, первым, кого он так близко к себе подпустил. Нас связал одинаковый срок и один тюремный блок, только моя камера была дальше по коридору.

– Что я об этом думаю? – Он рассмеялся, но смех его был горьким. – Я думаю, в ту ночь пошла сильная непруха. Такая бывает раз в жизни. Скорее всего, кого-то просто принесла нелегкая. Я повернул домой, тут кто-то ехал мимо, и у него спустил баллон. Может, взломщик. Или психопат. Взял и порешил двоих. А я тут сиди.

Просто как дважды два. И человека упекают в Шоушенк до конца его дней – по крайней мере, до того дня, когда он перестает ощущать себя человеком. Через пять лет его впервые заслушали на комиссии по условно-досрочному освобождению, и с этого момента его дело регулярно заворачивали, при том что он был на самом хорошем счету. Когда в личной карточке записано убийство, освобождения ждут долго – так же долго, как капля точит камень. В комиссию здесь входит семь человек, на два больше, чем обычно в таких заведениях, и у каждого сердце – кремень: легче добыть воду в скале, чем пробиться в их сердца. Этих молодчиков не купишь, не умаслишь, не возьмешь на слезу. Наша комиссия всем дает от ворот поворот. В случае с Энди на то были особые причины… мы к ним еще вернемся.