Прорвёмся, опера! 2

– Вот, – я отошёл в угол, где была едва заметна пыль, лежащая правильной, почти квадратной формой. – Сам ковёр был чистый, имею в виду, до того, как его затоптали, пылесосили его регулярно. А здесь в углу куча пыли. Значит, кресло стояло именно здесь. Вот и следы от ножек, – я показал пальцем. – А оно тяжёлое.

Устинов, не говоря ни слова, попытался его сдвинуть, но вышло не очень, сразу начал съезжать ковёр, а на нём остались заметные следы, где ворс топорщился от прикосновения ножек.

Кошка с мурчанием запрыгнула на шкаф и теперь смотрела на нас оттуда.

– Зачем-то принесли на руках, – заключил Устинов. – Минимум два человека. И пыль не придавленная, значит, перенесли сегодня вечером. Знаешь, как-то слабо я представляю, чтобы кто-то заставил Олега Верхушина тащить кресло на руках. Такого не напугаешь.

– Рудаков и Борис Кузьмин?

– У Рудакова грыжа позвоночника была, – он цокнул языком. – Знаю, потому что с ним тогда в области лежали в одной палате, пару лет назад. Вот он тяжести и не носил с тех пор никогда.