Прорвёмся, опера! 2

– Или как я, – Василий Иваныч хохотнул. – Но у меня алиби, если чё, есть. Я с Сафиным был в кабинете.

– Я ничего и не говорю про тебя, Иваныч. Мы работаем и обсуждаем, что думаем, – я почесал лоб. – Значит, Верхушин сидел в кресле, напротив него кто-то сидел на стуле и… знаешь, всё-таки я думаю, сначала Верхушин сам хотел допросить Рудакова, но поза Рудакова, сидящего на стуле, не похожа на позу человека, которого допрашивают.

– Угу, – он с надеждой посмотрел на меня. – И почему?

Он не просто задаёт вопросы, ему в кайф обучать, и в больший кайф, когда ученики показывают успехи. Вот, Василий Иваныч, ожидая от меня правильного ответа, аж заулыбался.

– Верхушин – человек опытный, он бы никогда не дал Рудакову закрыться спинкой стула. Это психологический барьер, такое сразу затруднило бы допрос. Человек на допросе должен чувствовать себя в уязвимой позиции.

– В точку! – Устинов щёлкнул пальцами. – Как раз хотел тебе сказать, а ты и сам знаешь. Значит, вывод прост – кто-то допрашивал самого Верхушина или отвлекал разговором, пока Борька…