Тринадцатое дитя

– Знаешь, я никогда не забуду, как увидел тебя в первый раз, годы назад. Ты была такой хрупкой и крошечной. Маленький сморщенный комочек. Я не знал, что делать, когда взял тебя на руки.

Моя улыбка дрогнула и погасла. Я знала, что сделал Меррик: вернул меня матери, бросился наутек и пропал на долгие годы. Но я ничего не сказала. Пусть крестный рассказывает эту сказку, как он ее помнит. Для него мой день рождения всегда был гораздо важнее, чем для меня самой.

– Я думал назвать тебя Радой, потому что твое появление отозвалось пронзительной радостью у меня в сердце. – Он наморщил лоб, пытаясь сдержать наплыв чувств. – Но потом ты открыла глаза, и я был сражен наповал. Глаза цвета лесного ореха[1]. Сколько в них было ума! Сколько глубины! – Меррик шумно вдохнул, словно все это время сдерживал дыхание. – Я горд и счастлив, что ты моя крестница, и благодарен судьбе, что праздную твой день рождения вместе с тобой.

Я смотрела на крестного, и мое сердце сжималось от нежности. В его внешности нет ничего привлекательного, даже наоборот. И он точно не из тех богов, кому любящие родители охотно отдали бы свое дитя.